Час ночной тоской пропитан. Я средь будничного быта,
В строках мудрости забытой растворял свою печаль.
Вдруг внезапным, но негромким звуком вздрогнули потемки
Там снаружи, словно в дверь мне кто-то тихо постучал —
“Верно, гость ночной мне в двери осторожно постучал.
Странник, ищущий причал.“
Помню, даже слишком точно: той декабрьской тихой ночью
Полутьма, камин, и угли свет неяркий на пол льют.
Напряженно жду я утра, зарываясь в книги, будто
Дать они способны в горе безутешному приют
От раздумий о Леноре (звали так любовь мою,
Что покоится в раю).
Словно шелест занавески, шорох явственный и резкий,
Ужасом меня наполнил небывалым до краёв.
Чтоб унять сердцебиенье, прошептал я, как моленье:
“Это гость, не привиденье, гость усталый ищет кров.
Путник страждущий нарушил одиночество мое!
Человек, не тень Её!“
Взяв себя, не медля, в руки, смело я пошел на звуки,
За испуг себя ругая, крикнул: “Сэр или Мадам!
Право, я дремал! В смущеньи, я прошу у вас прощенья,
Я поддался ощущенью — стук ваш приписал ветрам!“
Но, открыв поспешно двери, гостя не нашел я там!
Пусто, пусто было там!
Долго дверь держа открытой, в ночь глядел я, с толку сбитый.
Мысли вдруг перемешались, в голове — неясный вздор!
Доводило до отчаянья недвиженье и молчанье,
И нарушил я молчанье, слово вырвалось: “Lenore?“
Но мой шепот звучный эхо возвратило мне: “Lenore!“
Я вернулся в коридор.
Снова в комнату вошел я, с неспокойною душою.
Вскоре вновь раздался шорох, громче, резче, чем тогда!
Звук неясный, шум нечеткий за оконною решеткой! —
“Что ж, узнаем, кто пришёл к нам! Разберёмся без труда!“ —
Снова я обрел рассудок — “Это ветер, не беда.
Духи — что за ерунда!“
Но, открыв, я бросил ставень. Стук был слышен неспроста мне!
Вдруг влетел, забив крылами, ворон — птица прежних дней.
И с величием, присущим пэрам, лордам — власть имущим,
С гордым видом всемогущим, тенью замер меж теней:
Врос над дверью в бюст Паллады! — Взгляд зловещий — тьмы темней!
Ворон, птица прежних дней.
Лишь от страха я очнулся, — удивился, улыбнулся:
Столь чудной, столь важной птицы не встречал я никогда!
Этот взгляд его спесивый, профиль строгий горделивый
Вмиг от грез моих пугливых не оставил и следа. —
“Здравствуй гость! Коль ты надолго, как мне звать тебя тогда?
“Каркнул ворон: “Никогда!“
Птицы речь меня смутила: “Что за чудо, что за сила
Птицу эту научила речи? Что за редкий дар?!“
Хоть и смысла нет в ответе, все же, многим ли на свете
Приходилось звуки эти слышать, без привычных “Кар!“,
От вороны, бюст Паллады захватившей без стыда,
Коей имя – «Никогда»?
Но умолк недвижный ворон, точно лжец он, точно вор он,
У людей укравший слово, в угрызениях стыда.
Я сказал тогда, вздохнувши: “Как и дружба дней минувших,
Улетит, крылом махнувши, этот ворон завтра вдаль!
Улетит, как улетели все надежды навсегда…“
Каркнул ворон: “Никогда!“
Словно яркой вспышкой света, странной точностью ответа
Поражен я был, так верно он в слова мои попал!
Может, как свидетель боли, чьей-то тягостной юдоли,
Может у людей в неволе эту речь он услыхал? —
“От хозяина, чей голос средь несчастий утихал,
Ворон это услыхал!“
Вновь в душе я улыбнулся, осмотрелся, оглянулся,
И, придвинув кресло ближе, сел напротив птицы той.
И задумался во мраке: “звуки были то, иль знаки?
Что же значило — узнать бы — слово это?“ Как литой,
Ворон все сидел на бюсте позабытой Девы той.
Девы, некогда святой.
Я молчал, а ворон древний обжигающий и гневный
Взгляд вперил в меня, как будто прямо в душу мне проник.
И душа моя томилась: “Бред? Почудилось? Приснилось?
Кара ты, иль Божья милость?“ — я в усталости поник,
Вспомнив, что на бархат нежный (Боже!) больше ни на миг
Не склонится светлый лик.
Шелест крыл раздался вскоре, дым сгустился, словно в горе
Не презрел меня Всевышний, и забвение мне шлет
С Серафимом легкокрылым, с фимиамом из кадила:
«Прочь из сердца образ милый! Пей забвенье, твой черед!
Пей забвенье! Пей, как ворон, муки каторжные пьет!»
“Никогда!“ — прокаркал тот!
“О, пророк, чужой, зловещий! Ада ль ты посланец вещий,
Может, бес в обличье птицы, — точно знаю, ты пророк!
Молви мне, найду ль забвенье, обрету ль успокоенье?
Что сулит мне провиденье? Бед моих скажи мне срок!
Этой скорбной страшной доли, я молю, скажи мне срок!“
“Никогда!“ — вещун изрек.
“О, пророк, исчадье ада, молви, будет ли награда
Мне в раю, под сенью сада, где эдемский бьет родник?
Молви, коль погибну скоро, снова встретится ль Ленора?
Мне обнять мою Ленору вновь удастся ль хоть на миг?!
Обрести мою Ленору вновь удастся ль хоть на миг?!“
“Никогда!“ — раздался крик.
“Что ж, пусть будет слово это расставания обетом!
Прочь лети, проклятый ворон, прочь в чернеющую даль!
Не теряя перьев черных, чтоб от речи смутной, вздорной,
Чтоб от лжи твоей упорной не осталось и следа!
Прочь лети, проклятый ворон! Убирайся навсегда!“
Каркнул ворон: “Никогда!“
И недвижим черный ворон, все на бюсте том с тех пор он,
Как литой, при свете лампы, древним демонам подстать.
Тень на пол легла проклятьем. Ни молитвой, ни заклятьем
Думы черной не унять мне! Боли страшной не унять!
И души из вечной тени, бездне адовой подстать, —
Знаю — больше не поднять!
*** При размещении на сторонних ресурсах указание имени и фамилии автора обязательно!