Пользуясь пребыванием в Вильне известной русской писательницы и поэтессы Зинаиды Николаевны Гиппиус, наш сотрудник посетил писательницу и имел с нею беседу по литературным и др. вопросам. Зинаида Николаевна любезно ответила на предложенные вопросы.
На вопрос о писателях и поэтах, приемлющих революцию, — Зин. Гиппиус ответила:
— Вопрос неясен. О приемлющих революцию — или большевизм? Большевизм как был, так и остался настоящей, подлинной контрреволюцией. Впрочем, в самое последнее время он принимает формы уже спокойнаго абсолютизма. Интересны поэты и писатели, сразу примкнувшие к большевизму не за страх, а за совесть, потому что в данное время, когда писателям негде да и нельзя писать, когда все русские подданные обязаны служить, причем, и служа, умирают с голоду, — трудно различать приемлющих большевизм от неприемлющих. Список же тех, кто именно сразу, ради выгоды или чего другого, бросился к большевикам, я аккуратно вела в своем дневнике, ныне зарытом в совдеповской земле. Пускай эти имена спят там до радостнаго утра1. Не хочу их вспоминать. Многие из этих писателей и поэтов — мои давние, близкие друзья, разрыв с ними мне слишком тягостен.
— Появились ли новые таланты, есть ли литературная молодежь?
— Литературы фактически нет, поэтому никакие новые таланты, если они даже существуют, не могут проявиться. Есть какое-то общество «пролетарских поэтов», которые собираются для совещаний, как покрепче «отменить» всю бывшую и будущую «непролетарскую» литературу, да еще — кому донести, чтобы закрыли несчастную литературную «столовку», куда все-таки тянутся тени бывших писателей и старых, и молодых.
— Ваше мнение о театре, музыке, балете и вообще об искусстве в совдеповском Петрограде?
— Театр? Музыка? Балет? Театры в Петербурге закрыты почти все, оставшиеся не отапливаются и находятся в состоянии разрушения; ученики консерватории мобилизованы поголовно, ученицы тоже (взяты не на фронт, а на советскую службу). О балете не слышно ничего.
— Какова роль женщины в большевистской революции?
— Большевики очень ухаживают за «работницами». Выбиваются из сил, «коммунизируя» этих женщин. Записавшись коммунаркой, ради пайка и жалованья, конечно, — такая женщина незыблема: ее посылают на обыски, ее спокойно помещают на службу и в Чрезвычайку2. Это элемент надежный — грубый, тупой, исполнительный. Интеллигентныя барышни, измучившись на нищенской советской службе и не обладающие героическим характером, — кончают тем, что поступают на содержание к отъевшимся матросам и новым миллионерам комиссарам. Живется этим бедняжкам хоть стыдно, да не сладко: матрос Совдепии — франт, но потаскать сожительницу за волосы, да еще «барышню», бывшую буржуйку, ему всегда лестно.
— Возможны ли условия в России в ближайшее время для печатания новых произведений или же писателям придется перенести свою творческую работу за пределы советской России?
— Печать в бывшей России национализирована. Есть только одно издательство — государственное. А так как государство строго коммунистическое, то оно может печатать книги только коммунистическия. Самый вопрос о свободе совести исключен. Реально — не выходят никакия книги (кроме чисто агитационной литературы), ибо нет ни бумаги, ни краски. Лучшия типографии разрушены, рабочие мобилизованы.
Писателям, если они не хотят превратиться в советских агитаторов, остается просто молчать. Что касается эмигрантства, то вряд ли оно способствует «творческой работе».
Беседа с Зин. Гиппиус // Виленский курьер. 1920. № 244, 28 февраля.