Евгений Сидоров
Впервые я узнал и запомнил это имя почти четверть века тому назад, когда, открыв журнал, прочел стихотворение «На Мцхету падает звезда…».
Строчки врезались в память как знак времени и справедливости. Не в поэзии как таковой здесь суть и даже не в исторической правде, хотя и они на стороне автора. Дело именно в справедливости.
С тех пор имя Юнны Мориц для меня звук значимый, не пустой для читательского сердца.
В ее ранних стихотворениях было, конечно, много поверхностно-романтических аксессуаров. Там бродили белые медведи, по-мужски тосковали корабли, окованные льдом там мчались сквозь вьюгу каюры и усталые птицы, угрюмые, как люди, красиво садились на палубу ледокола. Там жила девочка, студентка Литинститута, которая однажды, в стихотворении «Исповедь», радостно, почти бездумно выкрикнула звонкие строки: «Меня не мучают химеры, что даром дождь и даром снег. Во всем я счастлива без меры, мою удачу сделал век!»
Счастье без меры, уверенность в своих силах, сказочный, даже в суровости своей теплый полярный мир, сияющие глаза, обращенные к северному сиянию, экзотика, работа, преодоление внешнего.
Химеры стали мучить потом. Годы прошли, совсем другой характер перед нами. Девочка, поющая о счастье, прожила целую жизнь и пришла к пониманию своего назначения. Внешнее отодвинулось в сторону, и открылась духовная глубина: «Вижу свет, озаряющий бытность, гнет поденщин сводящий на нет,- я теперь не ищу самобытность там, где свыше сияния нет. Я теперь отворяю калитку за тебя, за себя — за двоих, одиночества нежную пытку принимая как снег или стих».
В своем «Избранном» Юнна Мориц перемешивает стихотворения из разных книг, сознательно не следуя хронологии их написания. Она, по собственному признанию, сводит воедино волны событий и чувств, и они переливаются из раздела в раздел, обращая нас не к биографии лирической героини, а к жизни ее души, которая в каждый данный момент стремится услышать, уловить музыку реальности, не делимую на даты и тематические рубежи. Принцип эха, свободно звучащего отклика,- одно из главных свойств этого поэтического голоса:
Есть беспощадное условье
Для всех небес, для всех лесов:
Лицо — не птичье, не воловье,
А отклик на далекий зов,
Прорыв путями потайными
Сквозь безымянность, забытье.
Возврат дыхания на имя,
На собственное, на свое.
Из безымянности туманной
Нас к жизни вызвал сильный свет.
И отклик, отклик постоянный —
Вот что такое наш портрет!
В чем своеобразие этого голоса, почему он так странно волнует нас и почему, наконец, мы не всегда попадаем под обаяние этих красивых и звучных строф, полных иногда явного, иногда скрытого драматического напряжения?
Инжир, гранаты, виноград —
Слова бурлят в стихах и прозе.
Кавказа чувственный заряд
Преобладает в их глюкозе.
Корыта, ведра и тазы
Они коробят и вздувают,
Терзают негой наш язык
И нити мыслей обрывают.
Терзанье негой слов, чувственное восприятие слова в жизни и жизни в слове — здесь Юнна Мориц близка традиции Пастернака, который, разбивая стихи, как сад, видит в блеснувшем осколке слова образ вечно меняющегося, зыбкого, подвижного мира. Здесь своеобразие поэта только намечается, требуется еще новое, свое сердечное движение, которое вдруг выливается в единственные слова и звуки, и они, как всякая истинная поэзия, не просто отражают мир, но и преображают его, обогащая новой пронзающей правдой:
Я буду еще умирать,
Простынку в комок собирать,
Навеки себя покидая.
Угла не имела, котла,
Здоровья, такого тепла
Блаженного — не от огня.
Но мама какая была у меня!
Красивая и молодая!
Лучшие стихотворения Юнны Мориц воспринимаются как дневник души — умной и гордой.
При всем богатстве звуковой инструментовки в стихах Юнны Мориц нет формализма, хотя порой (и справедливо) кажется, что ее поэзия несколько рассудочна. Это идет от характера, который не позволяет себе даже намека на лирическую аффектацию и держит себя в строгой узде замкнутой формы. Горячий напор чувств, красок, деталей повсюду чуть охлажден умом музыки. Можно по-разному относиться к такой манере, да и основной целью критика вовсе не является поощрение сильных и отвержение слабых сторон зрелого таланта, но прежде всего выяснение его природы.
Юнна Мориц — артистичная натура. Ее звукопись сродни живописи. Не случайно она так хорошо чувствует и понимает цвет, колорит, композицию пространства. В стихах оживают сочные краски юга, графика прибалтийских пейзажей. Музыка и цвет, воплощенные в слове, как правило, не самоценны, а лирически содержательны, ибо выражают оттенки психологического состояния, культуру личности, ее историческую память.
Отсюда и множество классических реминисценций — книжных, музыкальных, живописных. Они для Мориц — та же теплая, естественная жизнь, только порой более реальная, ибо продленная в вечность. Каждый художник вправе брать чужое, но не каждый умеет понять и освоить это чужое как кровное свое.
Отсюда и дар перевоплощения, дар переводчика, особенно грузинской поэзии, близкой ей по темпераменту, образной щедрости и вере в благородную силу честного стихотворного слова.
Широко известны песни на стихи Юнны Мориц — изящные, с юмором, иногда умело стилизованные под сказочные средневековые сюжеты. Ее песни часто обращены к детям, и дети любят и ценят праздничную поэтическую игру, которую предлагает им автор.
Бывает, впрочем, что Юнна Мориц впадает в холодноватую изысканность стиля, и тогда на поверхности стиха проступает чертеж, обозначение чувства вместо него самого. Когда речь идет о таком профессионале, неверный, пусть и красивый звук есть верный признак отсутствия серьезного жизненного повода для поэтического высказывания.
Повторю общеизвестное: искренность, обеспеченная судьбой, духовной биографией поэта,- непременное свойство подлинной лирики, хотя, разумеется, сама по себе эта искренность, как и стихотворная техника, еще не гарантирует объективной ценности стиха. Все зависит от того, насколько богат внутренний мир поэта, каково его нравственное наполнение.
Не променяй же детства на бессмертье
И верхний свет на тучную свечу.
Все милосердье и жестокосердье
Не там, а здесь. Я долго жить хочу!
Я быть хочу! Не после, не в веках,
Не наизусть, не дважды и не снова,
Не в анекдотах или в дневниках —
А только в самом полном смысле слова!
Веришь этому живому голосу, обращенному к шекспировской Джульетте, к самой себе, к каждому из нас, которым надлежит до конца пройти свой земной путь человека в самом полном смысле этого слова.
Мне особенно дороги те мгновения ее поэзии, когда «вечное» как бы прорастает в них из вещного, конкретного, а не парит, оторвавшись от земли, в тумане абстракции. Когда упругий парус стиха прочно прошит суровой просоленной нитью реальной, а не вымечтанной жизни. Душа — она ведь не сама по себе, ей нужны материализация, вещность — тогда и о вечности можно. Ей нужны пеленки маленького сына, тепло родного дыхания, смертельный страх за болеющую маму, радость свидания с верным другом, постоянный взгляд чуткой совести на творение рук своих:
Тогда в слезах прильнешь к земной отчизне
И предпочтешь на весь остаток дней
Беспомощность одушевленной жизни
Бездушному бессмертию камней.
Это предпочтение — непременная черта всякого подлинного искусства. В том числе искусства поэзии, которому Юнна Мориц с честью служит вот уже четверть века.
Источник: Юнна Мориц. Избранное. Москва: Советский писатель, 1982.